Дом на Меже. Часть третья. Пазл. Глава 11

Часть третья. Пазл

11. Катрина Межич

Кто поистине вечен, это наш почтальон по мёртвой луне. Ему лет пятьсот, наверное! Говорок древний, глазёнки безмятежные… Он исключение из правил, вроде кота! Мы после смерти познакомились.

Ярик отлучался на городскую почту. Вернулся с бумажным письмом, говорит:

– Тётя Катрина будет у нас на днях. Просила тебе предать: по живой луне, не поленись, забери, что в городской квартире оставила. Дверь будет открыта.

– Вау, она умерла, когда? Сколько же ей исполнилось, тридцать?

– Двадцать шесть, вроде…

– Как рано! Печаль. И что ей надо? Нет, я съезжу, конечно, просто любопытно, что могла забыть, косметичку?

– Говорит, что не ей. Пазлы на день рождения обещала тебе, а неисполненное тяготит мёртвых.

Пазлы? Вот те на! Когда было-то, в детстве! Я улыбаюсь, Ярик выжидает пока до меня дойдёт. Не сразу.

Он озвучивает:

– Ты можешь по живой луне исправить какое-то дело, а мы нет.

Ааа! Только сейчас понял, зачем телик целыми днями включен: для деда же! Он-то не может его сам включить.

Не то чтобы меня по-прежнему интересовали пазлы, но аргумент принят.

У Межичей всё время страсти роковые. Могла Катрина дать повод к ревности или нет, но её красота – всякий день и час. Умерла она не своей смертью, плохая история…

Мстислав, её муж, Севы Вячеславовича троюродный брат, был типа-якобы завязавший нарик из круга золотой молодёжи. Они – детки политиков, он – адов стритрейсер. Появились связи, деньги. Женитьба на Катрине, иностранке, девушке высшего круга, голубых кровей… Ревность – припадок ярости и два трупа: жить без неё Мстислав не захотел, и я его понимаю.

Путешествие по безлюдному шоссе в пустой большой город – неплохое развлечение для мертвеца, созерцательное. Если бы я ещё знал, что делаю… Хорошо, что не знал.

Я решил так: в двенадцать по полудни отправлюсь, за день дойду, на месте переночую и по живой луне с коробкой вернусь домой.

– Пешкодралом обратно? – удивился Ярик.

– А чего такого?

Хотя, он прав. Это мёртвые не устают. Живой человек, пилящий вдоль шоссе, мимо фур с дальнобоями рискует запылиться… Ну, как минимум – глупо выглядит.

– Катрина сказала, там деньги в ящике, вторым дном. На межгород возьми.

Как знала, что по мёртвой луне пойду.

Кэтрин, Катрина… Картина в раме. Моя первая детская любовь, и последняя. «Тёть-Кать» такую не назовёшь, один Ярик способен на это кощунство! Я мелкий, не дыша, на неё смотрел.

Взрослые всегда: какой-нибудь эпизод из выдернут, как молодую редиску, и довольны. Ещё и под нос гостям суют, гляньте, что выросло.

За такими мыслями дорога превратилась в городское шоссе… Элитный район, серьёзно? Начиная со вторых этажей, походу. Цокольные – натуральный бомжатник. А вот и её дом. Стиль модерн, историческое наследие, угол Сенаторов и Молельного переулка. Единственная дверь с витражом: стёкла – зелень, перемычки – шипы тёрна.

Катрина Межич… Для меня волнительно зайти в её дом.

Из окна бьёт светом уличный фонарь. Выключатель с трескучим фейерверком зажигает уцелевший рожок люстры. Расколотый. Квартира хуже разорённых кладбищенских склепов.

Шторы задёрнуты, зеркала под чёрным тюлем, озноб пробирает. Не думал, что запустение может настолько гнусно пахнуть. Это я ещё не видел дальние комнаты…

Проходной зал. Вырванная с петлями дверь ванной. Осколки мрамора, битая плитка. Прямо – тупик. Направо и налево – арочные проёмы. Заглядываю в правый.

Тут, пожалуй, чего найдёшь. Как будто квартиру под склад отдали. А в неё пробралась стая собак. Еда беспорядочно навалена вдоль стен. Упаковки вскрыты, растерзаны, залиты пивом, кетчупом, какой-то белой засохшей дрянью… Воняет перегаром, сыростью, прогоркшим жиром и тухлятиной.

Нафиг, что в оставшейся комнате?

Я заступаю туда на один шаг, второго не делаю. В квадрате оконного света – шикарная коробка пазлов. Дальше по паркету грязь, сумрак и звуки.

Давящийся кашель. Грызня собак, которая выходит из одного рта. Тяжёлое, стонущее дыхание.

Мужчина спиной к двери, лицом к столу, заваленному едой. Возможно, примерно мужчина с чёрными, сальными волосами, на нём рваная мотоциклетная кожанка. Худой, голова вжата в плечи, тело подёргивается из стороны в сторону. Он громко ест, скрючившись над столом. Всюду пустые бутылки, тарелки… Фарфоровые, пластиковые, бумажные – вылизанные, битые, ломанные и обкусанные по краям. Вскрытые, смятые, раздавленные упаковки. Под столом, вокруг него, до середины комнаты валяются коробки от пиццы, от полуфабрикатов, надкусанные и полусгнившие фрукты.

Я вижу его сальный затылок и пальцы рук, перекрещенных на груди, – белые с выпирающими костяшками. Под воротником они до дыр впились в кожанку. Мужчина заглатывает что-то большое, давится и стонет.

Признаться… Бывало, снег в кулаке сожмёшь и держишь до боли, до ломоты. Вот до такого ледяного, грязного комка в груди, я боюсь, что зверь обернётся. Произнесёт что-нибудь абсолютно последнее, дальше смерти.

Пятясь за дверь, я едва не падаю. Жар поднимается и кружится голова. Значит, ровно половина двенадцатого. Время лечь спать. Здесь, в одной квартире с этим. Ну, не на лестнице же! С утра по живой луне я должен буду зайти в комнату, где никого не увижу.

Оно – Межич. Как и я. Немыслимо.

Ложусь на голый пол, вспоминаю… Поженившись, Мстислав с Катриной вместе приезжали к нам. Все радовались, поздравляли… Я не могу вызвать в памяти его лицо. Ступор. Воображение тоже отказывается рисовать морду над жратвой, слюни, остатки зубов. Там просто разодранная от уха до уха чёрная яма.

Утром я сделал то, зачем пришёл. Не через силу даже, а просто на одном выдохе: поднял коробку и прочь.