Иван Захарьевич Суриков

Иванъ Захаровичъ Суриковъ родился 25го
марта 1841 года въ деревнѣ Новоселово, Юхтинской
волости, Углицкаго уѣзда, Ярославской губерніи.
Семья, гдѣ онъ родился и провелъ первые
годы дѣтства.была обыкновенная деревенская семья.
Дѣдъ его, Адріанъ Егоровичъ, былъ на оброкѣ у
графовъ ІДереметевыхъ. У Адріана Сурикова было
три сына: Иванъ, Яковъ и Захаръ. Сначала они
жили нераздѣльно, всей семьей, но потомъ старшій
сынъ переѣхалъ въ Москву и занялся торговлей,
средній поступилъ на военную службу, младшій,
Захаръ, отлучился изъ семьи также въ Москву на
сторонніе заработки.
Жизньдѣдаи его семьи проходила обыкновенно,
какъ проходила жизнь каждаго крестьянина въ тѣ
крѣпосгныя времена: платили они барину оброкъ
и трудились. „Жили, — прямо сказать, — по тому
крестьянскому времени въ достаткѣ: была и пара
коней, корова, телушка годовалая, малость овецъ
и прочее,—все какъ есть полностью хозяйство...
По всей домашности работа тогда падала на бабъ...
Мы наѣзжали изъ Москвы временно; онѣ вели
весь домъ... Старикъ слабѣлъ, часто припадалъ"...
Такъ пишетъ одинъ жизнеописатель о семьѣ .
Суриковыхъ со словъ отца поэта. Такимъ образомъ,
семья Суриковыхъ начала распадаться. Дѣдъ Ад

ріанъ былъ заправскій крестьянинъ хлѣбопашецъ,
развѣ только по временамъ отлучавшійся изъ
деревни въ Москву и на Волгу; а дѣти его какъ
подросли, такъ и разошлись изъ деревни по разнымъ
мѣстамъ. Это происходило потому, что крестьянская
жизнь даже и въ крѣпостное время начала
уже измѣняться: городъ сталъ притягивать
къ себѣ свободныя руки деревни.
Дѣдъ и бабушка были люди стараго закала, богомольны,
разсудительны и справедливы; такой же
была и мать. Среди такогото
простого и добраго
семейства родился будущій поэтъ, йванъ Захаровичу
и, несомнѣнно, такой характеръ близкихъ
людей передался и ему. Черезъ годъ послѣ рожденія
внука умеръ дѣдушка, и Ваня остался на попеченіи
бабушки и матери; отецъ попрежнему
продолжалъ жить въ Москвѣ.
Раннее дѣтство ребенка началось такъ же, какъ
начинается дѣтство каждаго деревенскаго мальчика.
Всталъ онъ на ноги, появился на улицѣ
среди сверстниковъ, принялся за ребячьи игры и
шалости и незамѣтно вытянулся въ подростка.
Ваня особенно любилъ бывать у мѣстнаго дьячка
Ивана Дмитріевича. У дьячка былъ сынъ Сеня^
однихъ съ Ванею лѣтъ, и между мальчиками завязалась
тѣсная неразрывная дружба. Зимой, на
праздники, и лѣтомъ, въ свободное отъ ученія
время, къ дьячку пріѣзжали и старшіе его сыновья,
которые учились въ семинаріи, въ городѣ.
Съ Сеней Ваня дѣлилъ дѣтскія игры и забавы,
а старшихъ его братьевъ побаивался: они были
взрослые, носили длинные сюртуки и разговоры
вели не деревенскіе. Ваня, однако, постоянно находился
среди нихъ и, спрятавшись гдѣнибудь

въ уголкѣ, жадно прислушивался, о чемъ говорятъ
между собою семинаристы. Разговоры семинаристовъ
были интересны для Вани: говорили
они о городѣ, объ ученіи въ семинаріи и о многомъ
другомъ, о чемъ онъ раньше никогда не зналъ..
Въ дѣтствѣ Суриковъ имѣлъ и еще интересныя
встрѣчи. Черезъ деревню Новоселово въ то время
проходило много странниковъ и страеницъ по пути
въ Угличъ, къ гробу царевича Дмитрія. Люди эти,
обыкновенно исходившіе очень много мѣстъ и перевидавшіе
не мало разныхъ людей, всегда охотно
разсказываютъ о томъ, гдѣ и что видѣли. Много
они, разумѣется, говорятъ глупостей, но много и
справедливая можно узнать изъ ихъ разсказовъСемья
Суриковыхъ отличалась гостепріимствомъ и
хлѣбосольствомъ, какъ и семья дьячка Ивана Дмитріевича;
поэтому Ванѣ и Сенѣ приходилось часто
видѣть странниковъ и странницъ, и не мало
они наслушались ихъ разсказовъ. А потомъ, оставшись
наединѣ, мальчики обсуждали слышанное;
разсказывали они другъ другу также разныя сказки
и повѣствованія, а то слушали разсказы бабушки
Вани: она много знала сказокъ и всегда охотно
разсказывала ихъ любознательнымъ ребятамъ, — и
далеко, далеко уносились дѣтскія грезы!
Всѣ эти встрѣчи и разсказы интересовали пытливыхъ
мальчиковъ, вмѣстѣ съ тѣмъ давая имъ
не мало свѣдѣній о разныхъ мѣстахъ и людяхъ, и
о томъ, кто, гдѣ и какъ живетъ. Ваня слушалъ
эти разсказы, — и кто знаетъ, какія думы пробуждали
они въ его юной головѣ. Мы знаемъ только,
что мальчикъ съ затаеннымъ вниманіемъ слушалъ
разсказы странниковъ, и нѳрѣдко дѣтскіе глазки
• его затуманивались слезами. Суриковъ вообще росъ

впечатлительнымъ мальчикомъ; беззаботно онъ предавался
дѣтскимъ играмъ и радостямъ, но съ дѣтскихъ
же лѣтъ онъ научился и страдать, видя
горе и страданіе другихъ.
Въ такой деревенской обстановкѣ протекали дѣтскіе
годы поэта. Многое можно считать въ этой
обстановкѣ такимъ, что хорошо вліяло на его дѣтскую
душу, развивало* ее, дѣлая мягкой, отзывчивой;
но, разумѣется, были и дурныя стороны,
вліяніе которыхъ тоже отзывалось на характерѣ
юноши. До этого дурного, впрочемъ, мальчику не
было дѣла; онъ любилъ свою родимую деревню,
любилъ мать, Сеню, любилъ бабушку и ея заманчивыя
сказки... Любилъ онъ деревню лѣтомъ, окруженную
зеленѣющимъ лѣсомъ, съ хорами веселыхъ
птичекъ, съ лугами, покрытыми коврами
цвѣтовъ и травъ съ бурливою рѣчкою... Любилъ
онъ ее и зимою, когда бѣлый покровъ снѣговъ
прикроетъ и луга, и рѣчку, и улицу и разукраситъ
лѣсъ бѣлѣющей кисеей инея... А по ночамъ
загорятся въ небѣ яркія звѣздочки, затрещитъ морозь,
или поднимется метель, небо потемнѣетъ,
буря завоетъ...
Не долго продолжалась эта деревенская жизнь.
Какъто
въ концѣ зимы, на масленой недѣлѣ, отецъ
Вани пишетъ изъ Москвы, что открылъ свою овощную
лавочку и что думаетъ взять изъ деревни
жену и сына. Вѣсть эта пришла, когда семья сидѣла
за чайнымъ столомъ. Прислушался Ваня къ
разговору старшихъ, и сердце его сжалось: онъ
понялъ, что скоро придется разстаться съ деревней
и со всѣми ея радостями и забавами и переѣхать
въ Москву, гдѣ какъ онъ раньше слышалъ,
дѣтей и учатъ, и бьютъ. Жаль ему было разстаться

и
съ Сеней, но бабушка успокоила внука, говоря,
что и Сеня уѣдетъ въ городъ учиться. Ничто, однако,
не успокоивало мальчика; его постоянно тревожила
предстоящая разлука съ тѣмъ, къ чему
онъ такъ привязался, и онъ затаилъ въ душѣ тяжелую
и тревожную печаль. Печаль эта цѣлою
грозою разразилась надъ мальчикомъ: онъ заболѣлъ
горячкой и пролежалъ въ постели три недѣли.
Мать и бабушка усердно ухаживали за нимъ,
и, наконецъ, онъ выздоровѣлъ.
Миновалъ великій постъ, и на праздники снова
пріѣхалъ изъ Москвы этецъ Вани. Съ его пріѣздомъ
все чаще и чаще стали поговаривать о переселеніи
въ Москву. Отдохнулъ было Ваня отъ тревожныхъ
слуховъ за время болѣзни, а когда поправился,—
снова старая печаль стала затуманивать
его думы.
Наступила весна, веселая, радостная... Побѣжали
съ горъ ручьи, зазеленѣли рощицы и поля, а вдали
разлилась широкая Волга. Ваню радовала особенно
эта весна. Чудилось ему, что онъ долго уже не
увидитъ ни деревни, ни лѣсовъ, ни луговъ въ расцвѣтѣ
весны. И дѣйствительно, прошло лѣто, протянулась
дождливая осень съ морозной зимой, и
въ началѣ слѣдующей весны мать и девятилѣтній
сынъ уѣхали въ Москву.

Дорога отъ Новоселова до Москвы, какъ все новое,
конечно, развлекала юнаго Сурикова. Переѣзжая,
онъ встрѣчалъ новыя мѣста и новыхъ людей.
Громадная, шумная Москва также поразила вниманіе
мальчика. Онъ видѣлъ большіе многоэтаж

ные дома, оживленное движеніе на улицахъ, яркую
одежду на москвичахъ. Овощная лавочка отца
тоже не мало изумила его разнообразіемъ товаровъ,
а особенно разнообразіемъ покупателей, которые
то и дѣло появлялись въ лавкѣ и такъ же
скоро скрывались... Но на ряду съ этимъ Ванѣ
пришлось встрѣтиться со многимъ, что было непріятно
его дѣтскимъ желаніямъ. Ему было тѣсно
въ узкомъ дворѣ, окруженномъ стѣнами громадныхъ
домовъ,— онъ не видѣлъ здѣсь зеленой лужайки
и лѣса, какъ въ Новоселовомъ, и около него
не было ни Сени, ни другигь сверстниковъ, съ
кѣмъ можно бы было порѣзвиться и поиграть.
„Такъ тянулись два безцвѣтныхъ года, которые
нечѣмъ было вспомянуть взрослому Ивану Захаровичу",
—говорить объ этомъ времени его жизнеописатель.
„Безъ товарищества нѣтъ дѣтства, или
оно будетъ темно, печально, захирѣетъ, завянетъ,
какъ цвѣтокъ безъ воздуха, свѣта, воды"...
Въ томъ же дворѣ, гдѣ была лавка отца Сурикова,
жилъ одинъ старичокъ, по имени Пименъ
Миронычъ. Ваня скоро подружился съ этимъ добрымъ
одинокимъ старикомъ, часто заходилъ къ
нему и слушалъ его длинные разсказы о быломъ,
о людяхъ и о многомъ, чего раньше не слышалъ.
Отцу, однако, не нравилось это знакомство. Какъ
и большинство торговыхъ людей, онъ былъ человѣкъ
недалекій и съ раннихъ лѣтъ поглощенный
трудомъ и заботами. Вся жизнь его сводилась къ
тому, чтобы какънибудь
побольше продать, да повыгоднѣй.
Такого же способнаго къ торговлѣ человѣка
хотѣлъ онъ видѣть J&. въ своемъ будущемъ
помощникѣ, и все, что казалось ему не похожимъ
на его собственную жизнь, — все онъ считалъ не

нужнымъ и лишнимъ. Такъ смотрѣлъ онъ и на
знакомство Вани со старикомъ, хотя мальчикъ въ
его обществѣ все же нѣсколько отдыхалъ отъ своего
одиночества.
Когда Ванѣ пошелъ десятый годъ, отецъ началъ
подумывать о томъ, чтобы выучить его грамотѣ,
такъ какъ хорошо зналъ, что въ торговомъ дѣлѣ
грамотность очень нужна. Вскорѣ Ваня принялся
учиться. Въ Москвѣ въ тѣ времена еще мало было
школъ, и обученіеыъ дѣтей занимались духовные,
солдаты и другіе люди, которые и самито
были
плохо грамотны и занимались обученіемъ ради
куска хлѣба.
Поблизости отъ дома, гдѣ жили Суриковы, проживали
двѣ сестры „Финогеихи", какъ звали ихъ
всѣ. Это были старыя малограмотныя дѣвицы и
могли научить только чтенію да письму. Онѣ познакомили
Сурикова съ книжкой, и съ тѣхъ поръ
онъ заинтересовался чтеніемъ. Грамота вообще скоро
далась ему; черезъ полгода онъ уже хорошо читалъ
книги духовныя и гражданскія.
Черезъ нѣкоторое время у Сурикова, кромѣ Пимена
Мироныча, объявился еще новый знакомый.
Какъто
на тотъ же дворъ, гдѣ жили Суриковы,
переѣхалъ на квартиру бѣдный чиновникъ. Звали
его Ксенофонтъ Силычъ. Ваня случайно повстрѣчался
съ нимъ во дворѣ, когда новый квартирантъ
перевозился съ своими вещами на квартиру. Чиновникъ
шутя попросилъ Сурикова помочь ему
переносить вещи, и тотъ сталъ помогать. Суриковъ
увидѣлъ у новаго жильца много интересныхъ
для него вещей; у чиновника оказалось нѣсколько
связокъ книгъ и тетрадей. И случилось такъ, что
одна изъ пачекъ развязалась, тетради выпали на

полъ, и Ваня увидѣлъ, что онѣ исписаны стихотвореніями.
У Вани даже руки затряслись при
этомъ открытіи, а бритый чиновникъ сталъ еще
интереснѣе въ его глазахъ.
Несмотря на всѣ неудачи жизни, преслѣдовавшія
Ксенофонта Силыча, онъ былъ веселый человѣкъ,
любилъ пошутить, поболтать и посмѣяться,—
и съ Ваней сразу вступилъ въ дружескія отношения.
Дружба эта скоро упрочилась, и Суриковъ началъ
ежедневно посѣщать Ксенофонта Силыча.
Благодаря этому знакомству, Ваня малопомалу
забывалъ о родной деревнѣ. Только въ это же
время его посѣтила и первая тяжелая утрата.
У него была сестра Ольга, съ которой они вмѣстѣ
росли, играли и дѣлили свои дѣтскія радости
и печали. Но вотъ она заболѣла и умерла. Эта
смерть горькимъ чувствомъ отозвалась въ душѣ
мальчика, и впослѣдствіи, вѣроятно, подъ впечатлѣніемъ
этой утраты, имъ было написано стихотвореніе:
„Тихая постелька". Поэтъ грустными стихами
описываетъ ночь, горящую свѣчу % гробика
и въ немъ малютку. Стихотвореніе это заканчивается
такими грустными строками:

„Хорошо ему лежать,—
Въ гробикѣ уютно.
Горя онъ не будетъ знать,
Гость земли минутный.
Не узнаетъ никогда
Свѣтлый жптель рая,
Какъ слезами залита
Наша жизнь земная"...

Стихотвореніе это написано, конечно, позже, когда
самъ поэтъ, пережившій въ жизни не мало горя и
нужды, имѣлъ право сказать, что „слезами залита
наша жизнь земная".

Утрата любимой сестры была только каплей въ
морѣ невзгодъ въ жизни поэта; на его голову готовилось
не мало печали. Отецъ въ продолженіе
всего его дѣтства, да и въ послѣдующіе годы, не
отличался особою любовью къ сыну; напротивъ,
самъ же поэтъ впослѣдствіи говаривалъ своимъ
знакомымъ, что ему много пришлось претерпѣть
въ жизни отъ этого человѣка... Но не все же только
горькое было въ дѣтствѣ и юности Сурикова: выпадали
у него и радости, особенно когда его литературный
попытки стали сопровождаться успѣхомъ.
Какъто
по сосѣдству съ ихъ домомъ случился
пожаръ. Суриковъ видѣлъ и лично пережилъ всѣ
ужасы этого несчастья; онъ видѣлъ людей, мятущихся
отъ страха передъ огнемъ и съ опасностью
для собственной жизни оберегавшихъ свое имущество;
онъ видѣлъ безпомощныхъ женщинъ, дѣтей
и стариковъ,—и все это, переиспытанное имъ,
потомъ описалъ въ одномъ изъ первыхъ своихъ
стихотвореній.
Первымъ судьей этого поэтическаго опыта явился
тотъ же Ксенофонтъ Силычъ. Робко, боясь насмѣшки,
Ваня рѣшился дать ему свое стихотвореніе.
Чиновникъ прочелъ стихотвореніе, сдѣлалъ
коекакія
поправки, посовѣтовалъ Ванѣ не бросать
писать и проснлъ все написанное приносить къ
нему на судъ. Послѣ этого Ксенофонтъ Силычъ
еще внимательнѣе сталъ относиться кь Сурикову,
да и Ваня сильнѣе и сильнѣе привязывался къ
нему. Чиновникъ чаще бесѣдовалъ съ Ваней, разсказывалъ
ему о своей прошлой жизни, говорилъ
о жизни чиновниковъ, купцовъ, мужиковъ,— объясняя,
почему среди людей много бѣдныхъ и за

битыхъ и почему счастливо живутъ богатые и
сильные люди. Ваня многаго, конечно, не понималъ
въ рѣчахъ чиновника, но несомнѣнно однако же то,
что Ксенофонтъ Силычъ оказалъ большую услугу
юному Сурикову въ развитіи его умственныхъ
способностей и въ воспитаніи его впечатлительной
души.
Были и еще непріятности въ жизни Сурикова
за эти годы. Отецъ его, какъ мы уже говорили,
хотѣлъ, чтобы сынъ пошелъ по его же дорожкѣ,
и всячески старался пріучить его къ торговому
дѣлу. Суриковъ не иротиворѣчилъ этому, но въ
немъ все сильнѣе и сильнѣе проявлялось желаніе
къ ученью, къ книгѣ и пиеаныо стиховъ. Сидя въ
лавочкѣ и занимаясь торговлей, онъ находилъ время
и на чтеніе и на писанье стиховъ, хотя занятія
эти были всегда не по душѣ отцу. Только уже
впослѣдствіи, когда стихотворенія Сурикова стали
появляться въ печати и имя его стало упоминаться
въ обществѣ, отецъ нѣсколько измѣнилъ свой
взглядъ на эти занятія.
Скоро однако Ивану Захаровичу вздохнулось
полегче. Отецъ его, за это время уже порядочно
расторговавшійся, открылъ вторую лавочку на
Бронной улицѣ, куда и помѣстилъ сына. Теперь
Суриковъ сталъ уже самостоятельнѣй и могъ,
когда вздумается, читать книги и заниматься.
Здѣсь же, на Бронной, у него завязались и новыя
знакомства.
Тотъ домъ, гдѣ помѣщалась довѣренная ему
лавка, принадлежалъ нѣкоему Любникову. Это
былъ знатный чиновникъ того времени, служившій
въ канцеляріи военнаго губернатора. Одна изъ
дочерей этого чиновника узнала, что простоватый

юноша, торгующій въ лавкѣ при ихъ домѣ, нописываетъ
стихи, —и приняла въ немъ участіе. Дѣвушка
начала давать Сурикову книги и журналы
и, познакомившись съ его стихотвореніями, нашла,
что они тепло и искренно написаны и что вообще
торговецъ— юноша не безъ таланта.
Эти два года жизни въ домѣ Любникова поэтъ
считалъ счастливѣйшими годами. Писалось ему
тогда легко и свободно, хотя работа его нуждалась
еще въ болыпихъ поправкахъ. Скоро у него скопилась
довольно толстая тетрадь стихотвореній; но
понести ихъ куданибудь
въ газету или журналъ
для напечатанія Иванъ Захаровичъ не рѣшался.
Видя такую нерѣшительность съ его стороны, Любниковы
сами стали хлопотать о судьбѣ поэта; они
имѣли въ Москвѣ болыпія связи и знакомства
и дали Сурикову возможность познакомиться съ
однимъ литераторомъ.
Долго не рѣшался Иванъ Захаровичъ пойти къ
литератору, какъ будто сердце его чуяло неудачу.
Литераторъ сказалъ ему: „Лучше вамъ заняться
своимъ дѣломъ; до художника настоящаго, — а не
настоящимъ быть не стоитъ, — вамъ пока далеко
еще, да и путь писателя полонъ терній"... Но этотъ
строгій приговоръ не смутилъ Сурикова, и онъ
всетаки продолжалъ писать, относясь, впрочемъ,
уже съ большой строгостью къ своему писательству.
Вслѣдъ за этой неудачей Ивану Захаровичу готовилось
иное испытаніе. Торговыя дѣла его отца
сильно пошатнулись, онъ закрылъ обѣ лавки и
переѣхалъ въ деревню, а Сурикову съ матерью
пришлось перейти жить къ дядѣ, который также
занимался торговлей. Дядя былъ человѣкъ суровый,
строгій и требовательный, и жизнь юноши

стала еще невыносимѣй, чѣмъ при отцѣ, когда
они жили вмѣстѣ. Трудъ у дяди былъ не легкій:
цѣлыми днями Ивану Захаровичу приходилось
торговать въ лавкѣ, а иногда онъ развозилъ по
городу товары; за все это дядя давалъ ему только
столъ и квартиру и ни копейки жалованья. Но и
здѣсь Иванъ Захаровичъ продолжалъ заниматься
чтеніемъ и стихами, хотя это также не нравилось
дядѣ, и между нимъ и племянникомъ происходили
недоразумѣнія.
Долго Иванъ Захаровичъ и его мать терпѣли
такую подневольную жизнь въ домѣ дяди, но, наконецъ,
не вынесли и стали звать изъ деревни
отца. По возвращеніи изъ деревни, Захаръ Адріановичъ
сколотилъ коекакія
деньжонки, нанялъ на
Тверской улицѣ небольшое помѣщеніе и сталъ заниматься
продажей стараго желѣза, мѣди и тряпья.
Дѣло это пошло, и семья вздохнула посвободнѣй.
Лично для Ивана Захаровича перемѣна семейной
жизни выразилась только въ томъ, что онъ сталъ
торговать новымъ товаромъ, а все остальное осталось
по прежнему. Такъ же отецъ ворчалъ на сына
за его занятія, и такъ же Иванъ Захаровичъ влачилъ
свою горемычную жизнь изо дня въ день.
Съ утра до вечера приходилось просиживать въ
лавкѣ, а по вечерамъ сидѣть въ крошечной душной
комнаткѣ, гдѣ помѣщалось все семейство и
гдѣ, конечно, трудно было чѣмънибудь
заняться.
Никакихъ развлеченій не было, на чемъ могла бы
отдохнуть его душа; не было даже подходящихъ
знакомыхъ, а если и были — то развѣ они могли
скрасить его одиночество?
Такъ жилъ поэтъ до 1860 года. Въ этомъ году
онъ познакомился съ одной дѣвушкой Ермаковой.

Это была сирота, жившая у своей тетки. Послѣ
первыхъ же дней знакомства Сурикова съ Ермаковой,
между ними завязалась дружба, потомъ перешедшая
въ тихую любовь; а въ маѣ мѣсяцѣ молодые
люди повѣнчались. Семейная жизнь Ивана
Захаровича сложилась очень удачно. Всѣ родные
полюбили тихую, скромную жену его, и действительно
это была хорошая ягенщина, работящая, рукодѣльная
и не испорченная жизнью московскихъ
улицъ. Въ это же время и торговыя дѣла Суриковыхъ
улучшились: отецъ началъ торговать углемъ,
и это оказалось очень доходной статьей.

Однажды, когда Иванъ Захаровичъ былъ въ лавкѣ
и торговалъ, къ ихъ дому подъѣхала красивая карета,
изъ которой вышла нарядно одѣтая дама.
Это была одна изъ дочерей Любникова, вышедшая
замужъ за одного богача. Поздоровавшись съ Суриковыми
она сообщила ему, что хочетъ познакомить
его съ поэтомъ Плещеевымъ.
Онъ уже раньше читалъ стихотворенія этого писателя,
и ему нравилась ихъ сердечность, отзывчивость,
и привлекали бодрящія высокія мысли.
Теперь, когда онъ узналъ, что скоро познакомится
съ человѣкомъ, котораго уже полюбилъ по его
произведеніямъ,—душа его переполнилась радостью,
хотя онъ сильно робѣлъ чегото.
Такія опасенія,
однако, сами собою рушились, когда онъ пришелъ
къ Плещееву.
Плещеевъ любилъ молодыхъ, начинающихъ писателей
и всегда съ искренностью и теплотою относился
къ нимъ, внимательно прочитывая ихъ ра

боты, дѣлая указанія и поправки, ободряя ихъ неустановившійся
духъ. Сурикова онъ принялъ тепло
и ласково; тотчасъ же усадилъ и началъ бесѣду,
а потомъ вслухъ прочелъ нѣкоторыя изъ принесенныхъ
стихотворений. Плещееву понравились стихотворения
Сурикова, и онъ сказалъ ему: „У васъ
много задушевности, правды и чувства, — важныя
черты въ поэзіи, — работайте смѣло!.." Далѣе онъ
указалъ на нѣкоторые недостатки въ стихотвореніяхъ
и разсказалъ, какъ надо работать, чтобы
стихотворенія выходили гладко и стройно и подкупали
читателя.
Это первое свиданіе съ извѣстнымъ поэтомъ, его
ласки и указанія—сильно подняли духъ Сурикова;
съ этихъ поръ онъ началъ съ большей внимательностью
относиться къ своимъ работамъ и не
напрасно.
Въ 1863 году, когда Суриковъ уже достаточно
хорошо владѣлъ стихотворнымъ языкомъ, первое
стихотвореніе его появилось въ журналѣ „Развлечете".
Юноша со слезами радости прочелъ собственное
стихотвореніе напечатаннымъ, перечитывалъ
его по нѣскольку разъ въ день и съ грустнымъ
размышленіемъ спрашивалъ себя: „Къ лучшему
ли оно явилось на свѣтъ,— кто знаетъ?" И
тутъ же отвѣчалъ самъ себѣ: „Начало сдѣлано;
пусть что будетъ, то будетъ!" А съ каждой встрѣчей
съ Плещеевымъ, въ немъ сильнѣе и сильнѣе
становилась увѣренность въ себѣ и своихъ силахъ,
какъ писателя.
Не сумѣла только раздѣлить радости поэта его
семья. Отецъ попрежнему
косо посматривалъ на
занятія сына и на его новыя знакомства, думая,
что онъ такъ и не пойдетъ по его дорожкѣ. Яда

неудовольствій въ семейныя отношенія подливали
еще и знакомые Суриковыхъ.— „А съ тобой, братъ
Захаръ Адріанычъ, теперича дѣлото
надо вести
съ опаской,—говорили отцу,—сынокъто
какъ разъ
въ Листочкѣ отпишетъ... Писаки—народецъ же! .
Хлѣбъсоль
водитъ, глядишь—низа что продастъ"!..
Не нравились такіе разговоры Захару Адріановичу,
и вслѣдствіе этого его отношенія къ сыну
становились хуже и хуже. Кромѣ того, выбитый
изъ колеи прежними неудачами, онъ сталъ попивать.
Вернется, бывало, изъ трактира пьяненькій,
придерется къ чемунибудь
и начнетъ вымещать
свою злобу и неудовольствіе на неповинномъ
сынѣ. Такія семейныя сцены бывали не рѣдки, и,
конечно, онѣ дурно отзывались на всей семьѣ.
Благодаря нетрезвой жизни и жена Захара Адріановича
сошла въ могилу. Она умерла на рукахъ
любимаго сына, и долго потомъ онъ оплакивалъ
эту утрату. Ему съ неудавшеюся жизнью, съ неудовлетворенными
запросами на лучшее—особенно
горька была эта утрата: съ матерью похоронилъ
онъ беззавѣтную, свѣтлую любовь, которая съ дѣтскихъ
лѣтъ согрѣвала его страдающую душу.
Вскорѣ, несмотря на уговоръ отца, Суриковъ
поселился съ женою въ отдельной квартирѣ. Но
на какія средства могъ жить Иванъ Захаровичъ,
отдѣлившись отъ отца? Вѣдь онъ только и могъ
торговать: ремесла никакого не зналъ, образованія
тоже не имѣлъ, и передъ нимъ всталъ неумолимый
вопросъ: что дѣлать?.. Въ жизни поэта начались
тяжелые, скорбные дни, подточившіе его здоровье,
дни безпрерывныхъ исканій занятія ради
куска хлѣба; а найти занятіе въ болыномъ городѣ
не такъто
легко: приходится обивать пороги, про

сить, унижаться, чуть ли не силою отнимать работу
у другихъ такихъ же горемычныхъ искателей
труда.
Скоро, однако, Суриковъ нашелъ работу—переписку
бумагъ, а когда эта работа окончилась, ему
предложили поступить въ типографію. Къ типографскому
дѣлу онъ не былъ привыченъ, и съ первыхъ
же дней поступленія ему пришлось пріучаться
къ новому дѣлу. Къ несчастью еще, проработавъ
пятьшесть
дней, онъ простудился, слегъ
въ постель и пролежалъ цѣлый мѣсяцъ безъ работы
и безъ денегъ. Чтобы какънибудь
выбиться
изъ нуяеды, стала работать и его жена; но миоголи
она могла помочь дѣлу, зарабатывая гроши
шитьемъ?.. Вотъ въ этото
время и подкралась
нужда со всѣми своими ужасными послѣдствіями.
Жизнеописатель, хорошо знавшій жизнь Суриковыхъ,
такъ говорить о душевномъ состояніи поэта
за это время:
„Сѣрая осенняя ночь; мороситъ меЛкій дождь;
далеко за полночь. Иванъ Захаровичъ лежитъ на
узкомъ диванѣ; онъ не можетъ заснуть; мысль покончить
съ собою преслѣдуетъ его неотвязно...
Поднялъ онъ голову, прислушался — тихо; жена
спитъ крѣпко на пустомъ сундукѣ, который рѣшено
тоже пустить въ закладъ; слышенъ ровный
храпъ намученной работою женщины. Поднялся
онъ, захватилъ въ руки дырявые саиоги и картузъ;
еле ступая, выскользнулъ въ дверь, въ чемъ
лежалъ, не раздѣваясь... Иванъ Захаровичъ идетъ
машинально, гадательно къ Каменному мосту"...
Среди глухой дождливой ночи Суриковъ очутился
на мосту, гоня отъ себя неотвязную думу
о самоубіііствѣ... А эта дума, какъ змѣя, охваты

ваетъ
человѣка, отравляя своимъ ядомъ, и трудно
чѣмънибудь
отвлечься въ такую ужасную минуту
и отогнать прочь навязчивую мысль!.. Поэтъ однако
очнулся, одумался и въ самомъ себѣ нашелъ силу,
подкрѣпившую его больную душу..
Впослѣдствіи эти страшныя минуты борьбы
жизни съ невольнымъ желаніемъ смерти онъ воспроизвелъ
въ одномъ изъ лучшихъ своихъ стихотвореній:
„На мосту".

«Въ раздумьѣ, на мосту стоялъ
Бѣднякъ бездомный одиноко.
Осѳнній вѣтеръ бушевалъ
И волны вскидывалъ высоко.
Онъ думалъ: «Боже, для чего жъ
Насъ честно въ мірѣ жить учили,
Когда въ ходу одна здѣсь ложь,
О чести жъ вовсе позабыли?
Я вѣрилъ въ правду на землѣ;
Я честно мыслплъ и трудился;
И что жъ?— морщинъ лишь на челѣ
Я преждевременных'!, добился»!..

Ложь жизни, нищета, людская несправедливость
привели поэта къ мысли о самоубійствѣ, и онъ,
одинокій, въ отчаяніи, раздумываетъ объ этомъ на
мосту въ глухую полночь; а другіе, вносящіе эту
Ложь въ жизнь, питающіеся несправедливостью и
плодящіе нищету, довольны и веселы!.. Иванъ Захаровичъ
былъ какъ бы опьяненъ, отравленъ складомъ
всей жизни... Въ своемъ стихотвореніи онъ
говорить, что ни въ чемъ не нашелъ отрады на
землѣ, а потомъ заканчиваетъ такъ свои думы:

«И поднялъ взоръ онъ къ небесамъ,
Надѣясь въ нихъ найти отраду.
Но вндитъ съ уясасомъ и тамъ
Одну лишь черныхъ тучъ громаду»..,.

Поэтъ палъ духомъ: руки его, уставшія въ
борьбѣ, опустились; и вдругъ въ его памяти
встаетъ дорогой образъ человѣка, который когдато
умѣлъ силою своей любви поддерживать его падающій
духъ. И Иванъ Захаровичъ идетъ на могилу
матери, согрѣтый ея былою любовью.
Этотъ случай посѣщенія могилы описанъ имъ
въ стихотвореніи: „У могилы матери".

«Спишь ты, спишь, моя родная,
Спишь въ зѳылѣ сырой.
Я пришелъ къ твоей могплѣ
Съ горемъ и тоской».

Такой жалобой начинается стихотвореніе; но
слишкомъ глубоко запала въ душу поэта любовь
къ матери, слишкомъ полна была его память этимъ
человѣкомъ, и слишкомъ сильно хотѣлъ поэтъ
жизни, счастья, любви!.. Онъ ободряется: минутное
отчаяніе уступаетъ мѣсто жаждѣ жизни и
труда, и поэтъ восклицаетъ:

«Нѣтъ, въ груди моей горячей
Кровь еще горитъ.
На борьбу съ судьбой суровой
Много еилъ кипитъ!»

И вотъ онъ бодрымъ, успокоеннымъ возвращается
съ могилы матери; онъ опять смѣло выступаетъ
на борьбу съ жизнью.
Однако бодрость только на время поднимала духовныя
силы поэта; жизнь по прежнему угнетала
его неудачами, и онъ прибѣгнулъ къ послѣднему
печальному средству. Вотъ что свидѣтельствуетъ
жизнеописаніе поэта:
„Иванъ Захаровичъ не выдержалъ горькихъ
испытаній жизни, сталъ чаще и чаще прибѣгать
къ русской вдагѣ забвенія... Рѣдкій надломлен

ный русскій человѣкъ, попадая въ ежевыя рукавицы
жизни, проходилъ, переживалъ годины страданій,
не касаясь „спиртного масла", разбавлен*
наго щедро или скупо водой. Это горезлосчастіе,
лыкомъ подпоясанное, шляющееся по русской
землѣ, навязалось съ своей дружбой и къ Ивану
Захаровичу".
Въ стихотвореніи, начинающемся словами:
„Шумъ и гамъ въ кабакѣ", — поэтъ описываетъ,
что онъ наблюдалъ за время своей нетрезвой жизни
и что онъ передумалъ, видя пыощій и ищущій
забвенія въ водкѣ народъ. Потомъ, въ письмѣ къ
одному своему знакомому, Суриковъ кается въ
грѣхахъ прошлаго, принося искреннюю исповѣдь
и заканчивая ее такими словами: „Я знаю, вы
простите и извините всѣ мои вины и ошибки, — я
въ этомъ увѣренъ. Вы не станете порицать меня
за упадокъ силъ, за временное пьянство въ моемъ
прошломъ".
И снова Иванъ Захаровичъ въ самомъ себѣ нашелъ
источникъ исцѣленія отъ временнаго недуга.
Онъ легко могъ сдѣлать это, потому что природа
наградила его однимъ отраднымъ въ жизни, — это
были стихи... Попрежнему
онъ продолжалъ писать
ихъ, отражая въ нихъ свое собственное горе и несчастія
окружавшей его жизни...
Съ 1870 года стихотворенія его начали появляться
въ лучшихъ русскихъ журналахъ, и въ это
же время у него завязались необходимыя ему знакомства.
Стихотворенія Сурикова стали замѣчаться
въ литературѣ; о немъ заговорили, какъ о талантливомъ
иоэтѣ. Въ 1871 году вышелъ въ свѣтъ
первый сборникъ его стихотвореніи.
Насколько любилъ Суриковъ литературу, это

можно судить по тому, какъ ОНЪ ОТНОСИЛСЯ КЪ писателямъсамоучкамъ.
Достаточно было ему замѣтить
въ какомълибо
юношѣ проблески дарованія,
какъ онъ съ заботливостью старшаго брата ободритъ
и направить его. Но онъ не довольствовался
этимъ; ему хотѣлось, чтобы о писателяхъ изъ народа
знали и другіе; ему хотѣлось, чтобы читающая
Россія знала, какія пѣсни поютъ эти самоучки
и что они говорятъ отъ лица народа. Преслѣдуя
эту цѣль, онъ задумалъ издать сборникъ,
гдѣ могли бы печататься писателисамоучки,
а
потомъ задумалъ даже устроить такой кружокъ,
гдѣ бы они могли собираться, бесѣдовать, развиваться
и пополнять свои скудныя занятія.
Но въ прошломъ за Суриковымъ стояли годы
лишеній, страданій и тяжелой борьбы съ обстоятельствами
жизни; а развѣ это проходитъ когданибудь
даромъ? Съ 1873 года онъ началъ прихварывать,
напрасно борясь съ чахоткою, отъ которой
погибло не мало русскихъ писателей въ расцвѣтѣ
силы и лѣтъ.
Друзья озаботились участью больного, измученнаго
поэта и отправили его на лѣченіе сначала въ
самарскія степи, а потомъ въ Крымъ; но лѣченіе
могло оттянуть роковой исходъ болѣзни только на
нѣсколько мѣсяцевъ. 24го
апрѣля 1880 года Суриковъ
умеръ. Схоронили его на Мясницкомъ
кладбищѣ въ Москвѣ, гдѣ надъ его могилой
стоитъ мраморный памятникъ, въ видѣ креста на
широкой плитѣ.
Смерть поэта была замѣтна не только для близкихъ
ему людей; отмѣтила эту преждевременную утрату
и литература... Вотъ какими стихами помянулъ покойнаго
поэта его собрать по перу С. Д. Дрожжинъ:

„Вешнее солнце пропало изъ глазъ,
Темная ночь наступила,—
Такъ передъ нами онъ, бѣдный, угасъ
Въ блескѣ таланта и силы.
Пой, тепрѣливый униженный людъ.
Пѣсни родного поэта,—
Въ нпхъ воспѣвается честность и трудъ,
Слышится слово привѣта!"