Богданчик

У дяди Жоры, нашего соседа по хрущёвскому дому, обеих ног не было совсем – инвалид войны. Он часто, да почти всегда, задумчиво сидел у дверей подъезда на своей низенькой деревянной коляске, почти дощечке с четырьмя маленькими колёсами, и курил, курил, не переставая. Его худое, очень смуглое лицо выражало полную отрешённость, как будто он витал в другом каком-то измерении, да и общаться с ним затруднительно – надо было либо сгибаться пополам, либо объясняться свысока, что уж никак не вязалось с его ветеранским обликом. Но стоило заговорить, и сразу же почувствовал, что это добрый, умный человек, общительный вполне. Его симпатичная жена, тётя Лиза, уже после войны родила трёх сыновей.

Дядя Жора, случалось, выпивал. Как-то раз супруга попросила занести домой его, уснувшего на своей коляске. Совсем он невесомый. Ещё для выездов имелась большая коляска с велосипедными колёсами. Хотя они и жили на первом этаже, её трудненько было заносить в квартиру, и инвалиду разрешили иметь свой небольшой сарайчик во дворе. Мы подружились из-за сарайчика. Я на стипендию студенческую купил мотороллер, совсем не думая, куда его буду ставить. Сначала к другу попросился, который в частном доме жил. Закатывал порой к себе в квартиру, в коридор – мы тоже жили на первом этаже. Но это всё не то, конечно. И дядя Жора, мои мытарства наблюдая, подзывает как-то:

– Ставь в мой сарай, – и ключ даёт отдельный.

Как я, студент, мог дядю Жору отблагодарить? Раз в месяц, опять же со стипендии, брал бутылку водки и отдавал ему – сначала он отказывался, смущался очень, но всё же я всучал свой магарыч. Обычно эта процедура проходила в его обыкновенном месте – у подъезда. Он брал бутылку, и мгновенно, как у хорошего иллюзиониста, она куда-то исчезала с глаз. То ли под мышку помещал, то ли под себя пристраивал, и эта виртуозность поражала при вроде полной невозможности куда-то что-то скрыть – ведь это был всего лишь маленький, худой обрубок человека на небольшой доске.

Слабость к спиртному он щепетильно, очень тщательно скрывал, но в этом можно было видеть не то дешёвое, подчас комичное стремление завзятых алкоголиков «прилично» выглядеть, а проявление высокой, благородной силы духа, которая в неистовой борьбе с непоправимо изуродованной плотью не поддалась ей и существует уж в значительном отрыве от неё. Иногда для передачи моей арендной платы заходил к нему домой, в глаза бросалась, конечно, бедность, но очень чистоплотная, и дух взаимоуважения в семье. Тётя Лиза, смотрела на меня с немым укором, я даже попытался было обойтись без водки, зашёл с деньгами, но их не взяли ни дядя Жора, ни она.

Ещё он сапожничал. Очень быстро, дёшево, изящно даже чинил соседям обувь. Наверно, больше по ночам работал, ведь днём всегда дымилась папироса на его посту.

Да, сыновья родились, когда уже он был без ног. Братья Богдановы. Все трое пацаны отличные – красивые, смышлёные. Я подружился с Сашей, младшим, который больше всех похож был на отца. И почему-то только его все называли Богданчиком, по фамилии, а остальных – по именам. Поначалу к нему относился, как взрослый к мальчику – он помоложе лет на десять. Бывало, съезжу на заправку с ним на мотороллере, бывало и на речку. Он помогал мыть мотороллер, а то и вовсе сам помоет – всегда охотно и как следует. Быстро взрослел, вот уж смышлёный, ловкий и красивый парень. С отцом очень дружен; наверное, любимый самый сын. Отца боготворил, заботился всегда об инвалиде, особенно когда тот примет лишнего. Его военные истории, очень гордясь, мне пересказывал, перечислял серьёзные награды, которые дядя Жора почему-то никогда не надевал. В сарае-гараже хранился инвентарь сапожный, и Саша знал его прекрасно – наверно, помогал отцу.

Слёг дядя Жора, когда был Сашка в армии. И умер сразу, лишь его дождавшись. Я помню у подъезда гроб. Блестят военные награды. Рыдает тётя Лиза, два сына слёз сдержать не могут. Соседей много. И только Богданчик в солдатской форме высокий и худой и очень по-отцовски смуглый стоит, совсем не замечая никого, стоит без слёз и смотрит, смотрит на отца. Как они похожи! Да, очень! Даже и теперь. И ясно так представилось, что дядя Жора тоже очень стройным и высоким был. Не видел никогда сын в полный рост отца, не мог побегать с ним, под потолок забраться на загривок. И только вот сейчас, в гробу, отец его, как и у всех, нормального, большого даже роста. Да, именно вот их – отца и Сашку – соединяло что-то очень прочно. И молча, не проронив слезинки, сын младший больше всех скорбел.

Прошло уж много лет. Но ненормально пусто смотрится подъёзд без низенькой фигуры на дощечке. Глаза закроешь, наш представишь двор – он там всегда, дымится папироса, и в облачке внизу под дверью витает всё худой и смуглый профиль.

Сараем Жориным я пользовался долго, мне тётя Лиза сразу отдала его. Старалась не заплакать, когда был этот разговор. Там у меня с годами менялись мотороллеры и мотоциклы. Как вспомню это время!

Но затевалась стройка, сарай этот снесли. Едва успел перекатить под окна «Яву». Забрал канистры, хлам кое-какой и перенёс в подвал под домом. Потом сумел построить сам сарайчик, который тоже вскоре был снесён. Пришлось расстаться с техникой.

Впрочем, ненадолго. Купил уже машину и крутился я без гаража. Затем в кооперативе строил пару лет. За городом практически, разве сравнишь с сарайчиком в своём дворе! Смирился.

Пришла пора монтировать проводку в новом гараже. Я хитрую составил схему, всё закупил, что надо. Но ясно понял вдруг, что этот сложный план мне самому не воплотить вовеки. Ведь мой гараж двухъярусный, с подвалом, с мастерской.

Тут мне удачно так Богданчик подвернулся. Давно он на заводе как раз по электричеству работает. Женат, отец уже. Толковый очень, взрослый человек. Ну, выпить не дурак. По выходным берём с ним, что положено, закуску и едем на окраину в гараж. И потихонечку штробим, монтируем и тянем провода.

Всегда после работы, конечно, посидим. Гаражная идиллия мужская. Ведь денег он не брал принципиально, и приходилось, вот, сидеть, но это и приятно с хорошим и весёлым человеком. Да и работали мы весело, без спешки, с анекдотами и шутками.

Уже в подвал вести проводку надо. Протянули от соседа переноску, и Сашка спустился первым.

Вдруг слышу громкий вскрик оттуда. Я испугался – что там? Крик непонятный. «Сашка, ты что?!» В люк заглянул.
Он с переноской в руке стоит в углу у кучи керамзита. «Что с тобой?!» Не отвечает. Я тоже быстро вниз. «Что случилось?!» Молчит, недвижим, как заклинило его. Гримаса непонятная во всё лицо.

И тут я вижу, что перед ним валяется тележка – та именно тележка его отца. Я и забыл уже, откуда это. На ней возил я керамзит –– на стройке очень пригодилась. Сюда попала, конечно, из того сарая во дворе.

Но что это для Сашки означало! Через столько лет! На самой окраине города, у чёрта на куличках, в тёмном углу подвала чужого гаража, ни с того ни с сего внезапно встретиться с реликвией семьи. Ведь он родился, когда отец уже словно прирос к тележке этой. По сути для него ведь это часть отца! И как же я безжалостно и грубо сумел столкнуть его с таким переживаньем. Хоть как-то подготовил бы. Но я ж забыл.

- Жорина… - лишь смог выдавить Саша.

Он никогда отца не называл так. Могла лишь тётя Лиза. И в этом было что-то. Он вроде как увидел это глазами всей семьи и чувствовал за всех.

Саша, наконец, из этого оцепененья вышел, перед реликвией склонился, положил рядом лампу и ещё долго-долго молча разглядывал, трогал. Конечно, помнил до трещинки мельчайшей.

Я понял, в этот день уж никакой работы не получится. Выбрались наверх. Молча нехитрый стол накрыли.

И посидели молча.

Дядя Жора, случалось, выпивал. Как-то раз супруга попросила занести домой его, уснувшего на своей коляске. Совсем он невесомый. Ещё для выездов имелась большая коляска с велосипедными колёсами. Хотя они и жили на первом этаже, её трудненько было заносить в квартиру, и инвалиду разрешили иметь свой небольшой сарайчик во дворе. Мы подружились из-за сарайчика. Я на стипендию студенческую купил мотороллер, совсем не думая, куда его буду ставить. Сначала к другу попросился, который в частном доме жил. Закатывал порой к себе в квартиру, в коридор – мы тоже жили на первом этаже. Но это всё не то, конечно. И дядя Жора, мои мытарства наблюдая, подзывает как-то:

– Ставь в мой сарай, – и ключ даёт отдельный.

Как я, студент, мог дядю Жору отблагодарить? Раз в месяц, опять же со стипендии, брал бутылку водки и отдавал ему – сначала он отказывался, смущался очень, но всё же я всучал свой магарыч. Обычно эта процедура проходила в его обыкновенном месте – у подъезда. Он брал бутылку, и мгновенно, как у хорошего иллюзиониста, она куда-то исчезала с глаз. То ли под мышку помещал, то ли под себя пристраивал, и эта виртуозность поражала при вроде полной невозможности куда-то что-то скрыть – ведь это был всего лишь маленький, худой обрубок человека на небольшой доске.

Слабость к спиртному он щепетильно, очень тщательно скрывал, но в этом можно было видеть не то дешёвое, подчас комичное стремление завзятых алкоголиков «прилично» выглядеть, а проявление высокой, благородной силы духа, которая в неистовой борьбе с непоправимо изуродованной плотью не поддалась ей и существует уж в значительном отрыве от неё. Иногда для передачи моей арендной платы заходил к нему домой, в глаза бросалась, конечно, бедность, но очень чистоплотная, и дух взаимоуважения в семье. Тётя Лиза, смотрела на меня с немым укором, я даже попытался было обойтись без водки, зашёл с деньгами, но их не взяли ни дядя Жора, ни она.

Ещё он сапожничал. Очень быстро, дёшево, изящно даже чинил соседям обувь. Наверно, больше по ночам работал, ведь днём всегда дымилась папироса на его посту.

Да, сыновья родились, когда уже он был без ног. Братья Богдановы. Все трое пацаны отличные – красивые, смышлёные. Я подружился с Сашей, младшим, который больше всех похож был на отца. И почему-то только его все называли Богданчиком, по фамилии, а остальных – по именам. Поначалу к нему относился, как взрослый к мальчику – он помоложе лет на десять. Бывало, съезжу на заправку с ним на мотороллере, бывало и на речку. Он помогал мыть мотороллер, а то и вовсе сам помоет – всегда охотно и как следует. Быстро взрослел, вот уж смышлёный, ловкий и красивый парень. С отцом очень дружен; наверное, любимый самый сын. Отца боготворил, заботился всегда об инвалиде, особенно когда тот примет лишнего. Его военные истории, очень гордясь, мне пересказывал, перечислял серьёзные награды, которые дядя Жора почему-то никогда не надевал. В сарае-гараже хранился инвентарь сапожный, и Саша знал его прекрасно – наверно, помогал отцу.

Слёг дядя Жора, когда был Сашка в армии. И умер сразу, лишь его дождавшись. Я помню у подъезда гроб. Блестят военные награды. Рыдает тётя Лиза, два сына слёз сдержать не могут. Соседей много. И только Богданчик в солдатской форме высокий и худой и очень по-отцовски смуглый стоит, совсем не замечая никого, стоит без слёз и смотрит, смотрит на отца. Как они похожи! Да, очень! Даже и теперь. И ясно так представилось, что дядя Жора тоже очень стройным и высоким был. Не видел никогда сын в полный рост отца, не мог побегать с ним, под потолок забраться на загривок. И только вот сейчас, в гробу, отец его, как и у всех, нормального, большого даже роста. Да, именно вот их – отца и Сашку – соединяло что-то очень прочно. И молча, не проронив слезинки, сын младший больше всех скорбел.

Прошло уж много лет. Но ненормально пусто смотрится подъёзд без низенькой фигуры на дощечке. Глаза закроешь, наш представишь двор – он там всегда, дымится папироса, и в облачке внизу под дверью витает всё худой и смуглый профиль.

Сараем Жориным я пользовался долго, мне тётя Лиза сразу отдала его. Старалась не заплакать, когда был этот разговор. Там у меня с годами менялись мотороллеры и мотоциклы. Как вспомню это время!

Но затевалась стройка, сарай этот снесли. Едва успел перекатить под окна «Яву». Забрал канистры, хлам кое-какой и перенёс в подвал под домом. Потом сумел построить сам сарайчик, который тоже вскоре был снесён. Пришлось расстаться с техникой.

Впрочем, ненадолго. Купил уже машину и крутился я без гаража. Затем в кооперативе строил пару лет. За городом практически, разве сравнишь с сарайчиком в своём дворе! Смирился.

Пришла пора монтировать проводку в новом гараже. Я хитрую составил схему, всё закупил, что надо. Но ясно понял вдруг, что этот сложный план мне самому не воплотить вовеки. Ведь мой гараж двухъярусный, с подвалом, с мастерской.

Тут мне удачно так Богданчик подвернулся. Давно он на заводе как раз по электричеству работает. Женат, отец уже. Толковый очень, взрослый человек. Ну, выпить не дурак. По выходным берём с ним, что положено, закуску и едем на окраину в гараж. И потихонечку штробим, монтируем и тянем провода.

Всегда после работы, конечно, посидим. Гаражная идиллия мужская. Ведь денег он не брал принципиально, и приходилось, вот, сидеть, но это и приятно с хорошим и весёлым человеком. Да и работали мы весело, без спешки, с анекдотами и шутками.

Уже в подвал вести проводку надо. Протянули от соседа переноску, и Сашка спустился первым.

Вдруг слышу громкий вскрик оттуда. Я испугался – что там? Крик непонятный. «Сашка, ты что?!» В люк заглянул.

Он с переноской в руке стоит в углу у кучи керамзита. «Что с тобой?!»  Не отвечает. Я тоже быстро вниз. «Что случилось?!» Молчит, недвижим, как заклинило его. Гримаса непонятная во всё лицо.

И тут я вижу, что перед ним валяется тележка – та именно тележка его отца. Я и забыл уже, откуда это. На ней возил я керамзит –– на стройке очень пригодилась. Сюда попала, конечно, из того сарая во дворе.

Но что это для Сашки означало! Через столько лет! На самой окраине города, у чёрта на куличках, в тёмном углу подвала чужого гаража, ни с того ни с сего внезапно встретиться с реликвией семьи. Ведь он родился, когда отец уже словно прирос к тележке этой. По сути для него ведь это часть отца! И как же я безжалостно и грубо сумел столкнуть его с таким переживаньем. Хоть как-то подготовил бы. Но я ж забыл.

- Жорина… - лишь смог выдавить Саша.

Он никогда отца не называл так. Могла лишь тётя Лиза. И в этом было что-то. Он вроде как увидел это глазами всей семьи и чувствовал за всех. 

Саша, наконец, из этого оцепененья вышел, перед реликвией склонился, положил рядом лампу и ещё долго-долго молча разглядывал, трогал. Конечно, помнил до трещинки мельчайшей.

Я понял, в этот день уж никакой работы не получится. Выбрались наверх. Молча нехитрый стол накрыли.

 И посидели молча.