В раннем детстве и почти до окончания школы хотел стать лётчиком-истребителем. Изучал устройство самолётов, органы управления ими по журналам. В свободное время, особенно когда по болезни пропускал уроки, имитировал полёты, пользуясь подручными средствами. Разбег, рукоятка на себя — отрыв от земли и набор высоты. Исполнение фигур высшего пилотажа: боевой разворот, бочка, иммельман, мёртвая петля, даже штопор. Посадка с управлением подкрылками и включением реверса.

Но на последнем году учения решил, что не для того я «горбатился» десять лет в школе, чтобы стать лётчиком, надо получать инженерную специальность. Нужно поступать в институт, как это сделали старшие ребята в нашем доме. А чтобы не порывать с авиацией, буду поступать в какой-нибудь авиационный институт. Их в Москве два: МАИ - Московский авиационный институт и МАТИ - Московский авиационно-технологический институт. Более престижный — МАИ. Но в нём конкурс вдвое выше, чем в МАТИ — семнадцать человек на место! Не пройти. Пошёл сдавать экзамены в МАТИ. Срезался на английском. При ответе сразу же на первый вопрос преподаватель спросил:

- Ты какую школу заканчивал?

- Пятьсот шестьдесят девятую.

- С тобой всё ясно. Получай трояк и иди с Богом.

И в МАТИ не прошёл.

Чтобы перекантоваться годик, пошёл устраиваться учеником токаря на ЗИС (вскоре автозавод переименовали в ЗИЛ). Опять не вышло - кадры не захотели брать человека, который через год опять будет поступать в институт. После недолгого раздумья пошёл проситься в вечернюю школу вольнослушателем в десятый класс. Всё проще будет с подготовкой к новым вступительным экзаменам. Тем более, что родителям под силу содержать своего семнадцатилетнего бездельника. В школу взяли безропотно. Видать, не я первый придумал такое времяпрепровождение.

Действительно, таких, как я, «второгодников» в классе оказалось шесть человек. Только все в отличие от меня были не вольнослушателями, а законными учащимися, представившими справки об окончании девяти классов. Вот с таким «законным» я и сел за одну парту, последнюю в среднем ряду. О нём и пойдёт разговор здесь, так как этот парень оставил весьма заметный след в повышении моего общего образования. Он очень привлекательно выглядел на фоне моих приятелей по дому, двору, классу.

Имя парня Григорий Водолазов, но по его просьбе все, и я в том числе, называли его Жорой. Это симпатичный стройный молодой человек весьма интеллигентной внешности, которой он напоминал Василия Ланового в главной роли нашумевшего тогда фильма «Аттестат зрелости». Мама — преподаватель математики, а папа — литературы в средней школе. Старший брат - студент театрального училища, по окончании которого вскоре был приглашён в труппу прославленного Малого театра. В школе Жора получил серебряную медаль и сдавал экзамены в Московский университет на факультет журналистики. Набрал двадцать девять очков из тридцати и … не прошёл по конкурсу. И вот он здесь, в вечёрке. Мы с ним очень сдружились и весь учебный год проводили друг с другом большую часть времени.

Чем он поразил меня? Во-первых, страстным увлечением оперной и симфонической музыкой, которая тогда была для меня terra incognita. Обладая идеальным музыкальным слухом и памятью, он, например, (конечно, по его словам) мог просвистеть от начала до конца четвёртую, пятую и шестую симфонии Чайковского, пятую, седьмую и девятую симфонии Бетховена. Меня Жора заразил этой страстью. Он имел богатую фонотеку из дисков. Чего там только не было! Предлагал мне: «Достань каватину Альмавивы в исполнении Ивана Козловского и взамен выбираешь у меня любые три пластинки». А у него там были такие редкие записи, как, например, запрещённые в то время Пётр Лещенко, Сокольский, Вадим Козин. За них на наших дачных танцплощадках всё можно было отдать! Увы, достать такую пластинку мне так и не удалось.

Во-вторых, Жора обожал труды наших великих литературных критиков: Белинского, Писарева и Добролюбова. На первое место он ставил последнего из названных. Работы Добролюбова он читал, пожалуй, чаще, чем художественную литературу. Это сказывалось на его сочинениях, написание которых задавалось на дом. Все учащиеся традиционно списывали материал из различных учебных пособий (не было тогда ещё интернета, к сожалению), Жора же писал типичную критическую статью. Учительница всегда вслух зачитывала его работы, которые вызывали оживление в классе. Короткий пример. Задано написать сочинение на тему образа какого-то литературного героя. Жора начинает критически оценивать положительные и отрицательные качества этого героя, нюансы отношения автора к нему, постоянно переходя на дискуссионный тон. Говорит о чём-то и тут же переходит к спору со своим соседом по парте, то есть со мной. В классе смех. Кстати, эта учительница - молодая симпатичная женщина лет тридцати двух - тридцати пяти была просто влюблена в Жору. На каждой перемене она обязательно подходила в коридоре к нам и затевала какой-нибудь разговор на тему искусства. Помню, как она говорила: «У тебя, Жора, крепкий лирический тенор, а у Юры — бархатный баритон. Вы могли бы составить очень красивый дуэт».

В-третьих, как это не покажется странным, но Жора совсем не был «маменькиным сынком». Он увлекался спортом и имел высокие спортивные разряды по баскетболу, прыжкам в высоту и шахматам. Частенько мы у меня дома расставляли фигуры и сгоняли пару партиек. Приятно вспоминать, что я ему, практически, не уступал, хотя он имел первый разряд.

Морозная ночь. Костерок на Театральной площади. Мы с Жорой стоим в очереди у кассы Большого театра, ожидая её открытия и периодически отогреваясь у маленького костра. Так регулярно раз в десять дней продавались билеты в Большой и филиал Большого. Покупали на оперные спектакли, которые ещё не видели (я во всяком случае). Естественно, приходилось пропускать уроки в дни выбранных спектаклей. Прослушал я с Жорой все оперы в этих двух театрах. Не обходилось и без курьёзов. Так как Жора был фанатично влюблён в оперное искусство, он очень остро воспринимал появление нового солиста на сцене. При мне такое случалось, насколько я помню, с дебютами Антона Григорьева, Левона Геохланяна, Пархоменко (не помню его имени). По окончании спектакля Жора рвался с цветами в артистическую уборную дебютантов. Я пытался удержать его, называя истеричной девицей-фанаткой:

- Не пустят тебя за кулисы, ещё в милиции окажешься!

- Пустят, - отвечал в запале Жора, - Я ко всем прорывался, кроме Козловского.

Это моё театральное увлечение сопровождалось и регулярным прослушиванием симфонической музыки по радио. Покупал недельную радиопрограмму, подчёркивал там все интересующие меня передачи и слушал — вплоть до ухода в армию. Служба в армии стёрла все эти увлечения.

Заглядывали мы с Жорой и в Малый театр, на генеральные репетиции. Когда в спектакле был задействован его брат. Здесь кумиром Жоры был Доронин (помните, конечно, его «Из-за Вас, моя черешня, ссорюсь я с приятелем»). Выйдя из театра, Жора предлагал подождать появления Доронина и проводить его до дома.

- Жди, жди, истеричка. А я в метро, пока оно ещё работает.

Закончил вечёрку Жора с золотой медалью и поступил на факультет журналистики. А у меня закончилась эта светлая годичная полоса жизни. С Жорой больше не встречались, жизнь совсем развела нас. Правда, как-то через несколько лет я услышал от своей соседки по дому (она кандидат искусствоведения и вращается в соответствующих кругах), что Жора стал корреспондентом «Московской правды». По молодости его публикации идут без подписи. А брат его, отслужив в армии, служит в каком-то драмтеатре на периферии. Потом ещё раз всплыло имя моего бывшего приятеля. Это было уже в начале не доброй памяти девяностых годов. Услышал или прочитал где-то о его участии в качестве функционера в политической работе какой-то оппозиционной партии. И всё.